— Она человек.
— Она не просто человек. От неё пахнет чужой силой.
— Я знаю. Но она любит меня, а я люблю её.
— Это я тоже чую. Любовь легко заметить, она сладко пахнет.
— Как твои дела, Белый?
Волк вновь зевнул, тонко проскулив от наслаждения. Потом некстати произнёс:
— Меня прогнали из стаи.
— Кто?
— Родился там один молодой, почувствовал себя сильным — и прогнал меня.
— А ты уступил?
— Ага. Я мог бы перегрызть ему горло, только зачем? Молодому тоже надо похвалиться силой и оставить волчат. А потом, через несколько лет, я вернусь и загрызу его.
— Тогда зачем вернёшься?
— Чтобы он навсегда остался молодым. Старым быть плохо: запах течки уже не возбуждает, волчата не вызывают гордости, а свежее мясо лишается вкуса.
— Ты говоришь о себе? Но ведь ты один сильнее всей стаи. Ты белый, но не седой.
— О себе я не говорю. Я умер так давно, что плохо помню, как это — быть живым. Просто случилось так, что меня некому загрызть.
— Скажи, Белый, тебе плохо?
— Мне никак. Волки слишком заняты собой, мне скучно с ними. Всё что у них может быть, у меня уже было. А то, о чём рассказывал ты, мне непонятно и не нужно.
— Ты волчий бог? — тихо спросила Роксалана.
— Я волчий труп. — Белый зверь улегся мордой на лапы и закрыл глаза.
Ист коснулся локтя Роксаланы.
— Пойдём отсюда. Незачем зря мучить его.
Он повернулся к зверю. Казалось, волк спит, но в ответ на улыбку острые уши немедленно насторожились.
— Прощай, Белый. Что передать от тебя волкам Снегарда?
— Ничего. Они всё равно не поймут.
Взявшись за руки, Ист и Роксалана пошли прочь. Волк не открыл глаза, но чудилось, будто он провожает их взглядом.
— Никто не знает, что случилось с этим зверем. — Ист словно думал вслух, а не говорил с Роксаланой. — Никто не знает, почему или за что он получил роковой дар слова, а вместе с ним и неспособность умереть. Неведомо и когда это случилось. Кажется, белый волк жил в тундре всегда. В Норгае о нём тоже слышали и зовут Лунным волком, хотя при чём тут луна, я не могу сказать. Таких, как он, на свете немного, большинство проклятых теряет облик и мается бесплотными призраками. Говорят, в городах такие тоже есть.
— Есть, — покорно отозвалась Роксалана. — Это души магов, убитых своими собратьями или погибших от того, что пытались сделать нечто запретное.
— Вот видишь. — Ист замолк, вспомнив скорченный труп на пороге спальни, потом пробормотал, словно прощения просил: — Невесёлая у нас получилась прогулка.
— В Индии и южном Намане, — осторожно начала Роксалана, — почитают какого-то обезьяньего царя. Называют его богом, а это, наверное, такое же несчастное животное, не понимающее, что с ним стряслось.
— Нет, — поправил Ист. — Это человек. У него хватило сил остаться человеком.
— Тогда не надо говорить о нём, — побледнев, прошептала Роксалана.
Они лежали в постели, обнявшись. Ист спал, уткнувшись Роксалане в плечо, и в эту минуту трезвая струна в душе умудрённой ведьмы звучала громко, ничем не заглушаемая. И дело не в том, что выяснилось наконец, кто таков таинственный учитель Иста, в конце концов, толком она не узнала ничего: зачем обезьяньему царю её мальчик?… Чего ради бессмертный из далёкой Индии развязал войну с одним из великих богов?… Как сумел победить его или, во всяком случае, изгнать из царственного Норгая?… А впрочем, это так неважно. Ист верит, что учитель не станет вмешиваться в его жизнь. Не станет, как же… почему тогда Ист через день пропадает в этом самом Норгае, который принадлежит уже не Гунгурду и даже не обезьяньему царю, а неведомому богу Прогрессу? Хотя это как раз понятно. Если у простого волшебника встречается до десятка имён, то что говорить о богах. Обезьяний царь Хануман, он же — бог мастеровых по прозвищу Прогресс. Нехорошее имя, брякающее железом и пахнущее окалиной.
А бывают ли хорошие имена у богов? Людям может казаться, будто господь благостен, но тот, кому приходилось встречаться со всемогущим, знает, что всемогущество не считает нужным видеть ничтожное и соразмерять свои силы.
Однако сейчас Роксалану мучило иное. Вчера, когда Ист ненадолго покинул её, случилось то, чего волшебница ждала и боялась. Оставшись одна, Роксалана распахнула окна, открыв доступ прохладному ветру с Артонума. Дом за долгие десятилетия крепко пропах ароматическими притираниями и курениями: сандалом, душицей, лавандой, розовым и жасминным маслом. А Ист привык к чистому воздуху, это Роксалана поняла сразу и теперь всякую свободную минуту проветривала некогда наглухо запечатанные комнаты. Жизнь в Соломониках давно вошла в привычную колею, ничто не напоминало о недавних безумствах, девственные проститутки предавались своему служению в стенах монастыря, и с улицы доносились самые привычные, мирные звуки: кто-то разговаривал, звенели вёдра водовозов, шершавым звоном пел круг точильщика ножей, раз в неделю обходящего со своим непригожим инструментом окрестные дома.
Потом бестревожный шум на одно мгновение был перекрыт тонким вскриком, с каким лопается струна на лютне бродячего менестреля. Никто на улице не обратил внимания на мелодичный звук, но Роксалана, мгновенно побледнев, захлопнула окно и, нетвердо ступая, направилась в комнату для гаданий, заброшенную в последнее время. Там, касаясь пальцами пустого стола, стояла Амрита.
— Здравствуйте, госпожа. — Слова с трудом протиснулись сквозь помертвелые губы.
— Я вижу, ты добилась успеха, — молвила богиня. — Однако почему ты не позвала меня сразу? Почему я должна напоминать о себе?